ВСЕЛЕНСКИЙ ДОМ ИСКАНДЕРА

292

Мудрое, живоносное, без опозданий сказанное слово продолжает оставаться скрытым стержнем современного мира. Это в полной мере ощутимо, когда читаешь и новеллы Искандера, и его эпос.

Фазиль Искандер – никогда не был в России чужим или чужеродным. Он был любимым мастером восточных историй и притч, изложенных своеобычным русским языком. Сознание – это язык! Но не только твой собственный, это ещё и язык матери, бабушки, отца, деда. Слияние с русской речью, а значит, с русским сознанием произошло у Искандера легко и ненатужно. Его языковая личность, возникшая из среднерусского говора, кавказско-русского красноречия и повседневной московской речи, — лакомство для аналитиков! Здесь ограничусь одной фразой: результат этого слияния до сих пор вызывает неподдельное восхищение, граничащее с восторгом, потому что приводит к возникновению особого типа художественной речи, которая вызывает интерес и сочувствие сама по себе, а не только в соединении с фабулой, сюжетом, героями. Вот как писал об интересном Шопенгауэр: «…Интересною называем мы драму или эпическое стихотворение тогда, когда события и поступки, о которых они повествуют, побуждают нас к участию в них, событиях,— участию, которое совершенно подобно испытываемому нами при действительных событиях, где замешана наша собственная личность… Слово «интересно» служит для обозначения всего, что приобретает сочувствие индивидуальной воли… В этом ясно проявляется различие между прекрасным и интересным: первое относится к познанию, и притом к самому чистому; второе воздействует на волю». Ну, а согласно Делёзу и Гваттари, интересное это ещё и альтернатива познанию истины…

От предков по абхазской линии Искандеру досталось врождённое чувство собственного достоинства и необыкновенная совестливость. Аламыс, этот абхазский «кодекс чести», Фазиль Абдулович впитал с молоком матери. Ну а русский язык увлёк его красотой звучания и глубиной значений, и ещё таящимися едва ли не в каждой русской фразе жанровыми возможностями и «духом форм». «Память жанра», почерпнутая из абхазской речи и выверенная по русской азбуке смыслов и подсказала Искандеру: он в первую очередь рассказчик. Потому-то его роман – ставший, по сути, эпосом современности — и явился лучшим видом крупной формы: цепью историй и новелл.

Чехов, как известно, страдал, от того, что не может написать полновесный роман. Но ведь чеховские фрагменты и осколки жизни, сценки и раздвинутые до размеров театральной сцены анекдоты, — и есть огромный, мозаичный, смешной и трагичный «новый роман», мягко пародирующий «старый» эпос российской жизни.

Нечто похожее, произошло и с Искандером. Его блистательный и неповторимый эпос «Сандро из Чегема» нов и привлекателен именно потому, что разбит на некрупные, не умервщлённые унылым хронологизмом «монтажные звенья», связанные между собой не столько сюжетом, сколько авторской интонацией и возникающим из неё стилем, движимые не столько фабулой, сколько созревающими на наших глазах характерами героев.

Чуть иное — с искандеровскими притчами. Они являлись и в форме повести, и в форме новеллы. Однако теперь ясно: искандеровские притчи не жанр и не форма, а способ взаимоотношений автора с миром. К примеру, знаменитые «Кролики и удавы», в которых продолжают видеть лишь политическую сатиру и пародирование советской действительности, можно понять и как некое преддверие Эдемского сада, где люди и животные перестают сводить земные счёты, перестают глуповато меняться сущностями и обличьями, чтобы заселиться в Эдем равно-просветлёнными, одинаково ценными.

То ясная, то смутно-виноватая улыбка Искандера увлажняет сухую скуку нашей жизни. В то же время, улыбка Искандера – часть его стиля, его философии. Она далека от политического умысла, что было бы для мастера и дёшево и слабо. Но как ни парадоксально — искандеровская улыбка не самая весёлая нота в его творчестве. Она скорее напоминает загадочную полуулыбку древних изваяний. Об этом он написал в «Балладе о свободе»:

Я улыбаться учил страну,
Но лишь разучился сам.

Сразу же после первого знакомства с ним у меня возникла мысль: Если Искандер улыбается – значит, Искандер чем-то встревожен!

Предшествовало этому выводу вот что. Первая встреча с Искандером в самом начале 2000-х закончилась так: посмотрев и даже бережно полистав мою только что вышедшую книгу «Баран», задержавшись на одной из страниц, и на трёх-четырёх заголовках, он мягко книгу захлопнул, глянул мне в глаза, и, скорбновато улыбаясь, произнёс:

«И вдруг припомнил – жизнь его разбита…»

Тогда я не знал этого стихотворения Искандера под названием «Памяти Чехова» и принял сказанное на свой счёт.

Откланявшись, по дороге всё время думал о том, как это он так сразу меня «рассёк»? Я хотел вернуться и поговорить с ним ещё. Но не сделал этого. Подумал: жизнь моя расколота на куски и мрачный исход её где-то в конце Аэропортовской улицы уже маячит. А ещё я не возвратился, потому что вспомнил: улыбка Искандера, в конце концов, всегда пересиливает его скорбь! Значит, и для меня не всё потеряно.

Стихотворение «Памяти Чехова» часть этики Искандера. А она — замечательно философична, образна и необыкновенно отзывчива. Немаловажный этико-эстетический штрих: в своих «Размышлениях писателя» Искандер говорил о величии магометанской поэзии и спрашивал себя и нас, почему рядом с этой величайшей поэзией не возникла такая же великая проза, которая позже появилась в Европе и России. Вопрос об отталкиваниях и сближениях двух литературных родов — прозы и поэзии — сильно его волновал. В той же статье он дал на этот вопрос ответ: «Вся серьезная русская и европейская литература — это бесконечный комментарий к Евангелию. И комментарию этому никогда не будет конца. Все псевдоноваторские попытки обойтись без этического напряжения, без понимания, где верх, где низ, где добро, где зло, обречены на провал и забвение, ибо дело художника вытягивать волей к добру из хаоса жизни ясный смысл, а не добавлять к хаосу жизни хаос своей собственной души».

Именно в этих словах коренится решающая перестановка в слагаемых искандеровской мысли: смех для него лишь повод задуматься о серьёзном, трагическом. Что кардинально противоположно взгляду, будто смех снимает трагизм жизни: не снимает, а позволяет перевести дух, чтобы снова с головой окунуться в укрепляющий нас трагизм. Ведь только серьёзное путь к бессмертию нас неотступно манящему!

Учась у русской литературы, Искандер сам научил её многому. Научил без натуги преодолевать противоречие между автором и повествователем (что не всегда и не сразу удавалось даже Достоевскому). Научил искать и находить собственную интонацию, голос собственной прозы. При этом точно и безошибочно исполнял совет Лескова, писавшего: «Постановка голоса у писателя заключается в умении овладеть голосом и языком героя…»

Научил Искандер нас, нынешних, и точному понимаю природы рассказов, в частности, рассказов, где изображены животные. Как ни странно, самые философичные рассказы его – о животных! Фазиль не изображал людей в виде животных, чем долгие века занималась мировая сатира. Он понимал: животные загадочней, мудрей и сверхразумней человека! Сверхразум – всегда выручит из беды. А вот обычный рассудок часто в беду только ввергает.

Вот один из вершинных искандеровских рассказов – «Широколобый». Основная и неубиваемая мысль его: «нет в этом мире сторонних». Широколобый буйвол такой же брат нам, как и любой человек. Мысль эта сродни неповторимым бунинским «Снам Чанга»: «Не всё ли равно, про кого говорить? Заслуживает того каждый из живших на земле». Но Искандер идёт дальше в понимании животных: у него Широколобый насмешливо думает о тракторе!

Опьяняющий смысл: «мир создан для всех!» и поставил Искандера в ряд великих, сходных с ним по миросозерцанию, писателей ХХ века, таких как: Жоржи Амаду, Хорхе Луис Борхес, Милорад Павич. А его Абхазия — через язык тесно связанная с Россией — стала мировым литературно-культурным явлением.

Искандер – живое, искрящееся имя! Нынешней осенью, в его доме, в Сухуме, я увидел ряд вещей, предметов и снимков, которые подтвердили уже сложившееся впечатление: столы, фоторамки, старая груша, лестница, коты, собаки, птицы, — явились в прозу Искандера не чучелами, не переводными картинками, а одушевлёнными существами с характерами не скучней человеческих.

Невидимый, но хорошо ощутимый мир, раскинувшийся под сводами вселенского до́ма Фазиля Искандера, где как в Христовых яслях, собрались излюбленные вещи, животные, деревья, птицы, все, кто чует высокое слово, и с мучительным трепетом ищет возможности высказать его через нас, писателей, – живёт реальной, раз и навсегда материализованной жизнью.

https://biblio.tv

Борис ЕВСЕЕВ

Музей Фазиля Искандера. Сухум.

Оставьте комментарий

Пожалуйста, введите ваш комментарий!
пожалуйста, введите ваше имя здесь

3 × 2 =

Проверка комментариев включена. Прежде чем Ваши комментарии будут опубликованы пройдет какое-то время.