ЕВГЕНИЙ ПОПОВ
Мы были знакомы тридцать два года. Полагаю, что дружбе нашей – столько же лет.
Личное наше знакомство состоялось осенью 1978 года в однокомнатной квартирке покойной Евгении Семеновны Гинзбург, матери Василия Аксенова, где мы ладили альманах «Метрополь».
— Здравствуйте, Белла Ахатовна, — серьезно сказал я, открывая дверь.
— Здравствуйте, Евгений Анатольевич, — серьезно ответила вошедшая Изабелла Ахатовна Ахмадулина и вдруг неожиданно добавила: — Может, сразу перейдем на «ты»? Чувствую — впереди много еще будет приключений, так что — чего уж там…
Тут она, как практически и во всем другом, была решительно права — приключений оказалось более чем достаточно: отъезды, обыски, запреты, радость человеческого застолья, наша со Светланой Васильевой свадьба в переделкинской «стекляшке», на которой Белла Ахатовна была свидетельницей, перестройка, демократизация, дикий капитализм и последующее разрушение квадратуры неведомого круга, в котором живут и выживают люди.
Особый свет падает на то и тех, с чем и с кем соприкасалась Ахмадулина в жизни и литературе. Жизнь и литература изначально сопряжены ею в одно целое, вот почему описание так называемых «простых людей» у сибирского ночного костра в ее ранней прозе для меня не менее важно, чем строки об Ахматовой, Пастернаке, Мандельштаме или ее блистательное и робкое повествование о встрече с гуру Набоковым в швейцарском городе Монтрё.
Она обладала уникальной способностью говорить СЛОЖНО, то есть ВЫСОКО, но с полной уверенностью — поймут. А не поймут, так почувствуют, что, в принципе, одно и то же.
Ее стихи внесли в нашу грубую непредсказуемую жизнь ту долю любви, благородства, изящества и доброты, что необходима была для выживания, как всего нашего народа, так и отдельных его представителей. Её тарусский цикл «Сто первый километр», освященный именем Марины Цветаевой, приобрел в конечном итоге значимость эпики. Ее голос невозможно спутать ни с чьим другим. Принадлежность этого голоса Белле Ахмадулиной определяется на уровне строки, слова и звука.
Развитие событий торопя,
во двор вошли знакомых два солдата,
желая наточить два топора
для плотницких намерений стройбата.
К точильщику помчались. Мотоцикл —
истопника, чей обречен затылок.
Дождь моросил. А вот и магазин.
Купили водки: дюжину бутылок.
Как это сделано — непонятно. Почему это все же не Николай Некрасов с его дворянскими заботами о «чаяние народном», а поэт начала третьего тысячелетия Белла Ахмадулина, имеющая разночинный опыт сплошной жизни под властью большевиков и коммунистов — нет ответа.
Или ответ этот лежит на поверхности? Ведь основное различие искусства и неискусства в том, что неискусство все говорит до конца, а искусство — вечная тайна. Некрасов, кстати, тоже тайна: если ты так сильно любил народ, как мы учили в школе, то зачем, спрашивается, барин, ты так много играл в карты? А, впрочем, сентенция эта бессмысленна, как любая попытка понять жизнь, сообразуясь с убогими внешними средствами, ограниченными пространством и временем.
Однажды мы вместе с Беллой Ахатовной поднялись на гору Мтацминда, что расположена в красивом городе Тбилиси, неоднократно воспетом в ее стихах и прозе. Она — звезда, ее всюду и всегда узнавали. Какой-то офицер тогда еще Советской армии пылко и поэтично заговорил, явно обращаясь не к двум своим вальяжным спутницам, а к знаменитой Ахмадулиной.
— Вот это — святой источник. Если кто из него попьет, тот будет жить двести лет.
— Интересно, в каком чине вы будете через двести лет? — задумчиво спросила его Белла Ахатовна.